Новый год: праздник или ожидание праздника?

Статус Нового года в современной системе российских праздников совершенно уникален. В многочисленных интервью с известными людьми, публикуемых в предновогодних СМИ, Новый год именуется любимым праздником. Те же результаты, очевидно, может дать и массовый социологический опрос. «Праздничность» Нового года в российском менталитете не подвергается никакому сомнению, Новый год — единственный праздник, который празднуют все; он беспроблемен по сравнению с другими праздниками.

Новый год признается, по крайней мере открыто не отрицается, всеми конфессиями. Новый год благополучно пережил почти всех своих собратьев по советской праздничной системе, может быть, за исключением Восьмого марта, репутация которого всегда была небезупречна. Новый год и в советское время был самым неофициальным из всех официально признанных праздников, что, кстати, позволило сохранить до сих пор праздничную топику советской эпохи в его составе.

В традиционной культуре праздник всегда имеет ритуальное ядро, которое, собственно, и определяет основную функциональность праздника. Ритуал, символически возвращая реальность к мифологическому инварианту, сообщает ей качество истинной жизни. Упрощенно говоря, жизнь существует, ибо «заряжена» существованием в ритуале. Наш Новый год связан с архетипическими представлениями о календарном времени, на которых основываются традиции календарной обрядности всех народов мира, но при этом его праздничное обличье, конечно, далеко от традиционного.

В безритуальную эпоху праздник, естественно, меняет свои функции; он ориентирован в наших представлениях на свободное, личностное воплощение наших праздничных желаний, «праздничных утопий», а не на следование обрядовому канону. Интереснее другое: ритуальность все-таки сохраняется или продуцируется заново, на новой основе, но мы не склонны осознавать ее как ритуальность.

Попробую очертить ритуальную модель современного Нового года. Все прекрасно знают на собственном опыте, что Новый год начинается задолго до Нового года. Фразы типа «Скоро Новый год» мы говорим уже с середины ноября. Приблизительно за три-две недели мы начинаем старательно спрашивать друзей, знакомых, даже сослуживцев — где, с кем и как они собираются встречать Новый год. Эти опросы только в малой степени имеют практическое значение — решить, где праздновать самому; скорее им свойственен некий ритуальный смысл (какой?), тем более что подобные вопросы мы задаем совершенно автоматически. На фоне этого формирующегося знания о праздновании Нового года мы задумываемся и о своем празднике. Чаще всего для взрослого человека решение этого вопроса содержится в его многолетнем опыте празднования (новогодние компании складываются годами, но, кажется, особой ценностью обладает это новогоднее перебирание возможностей: а что если поехать в деревню; встретить Новый год за городом; пойти в ресторан; пойти в гости туда, куда не ходили; пригласить в гости тех, кого не приглашали; или вообще наоборот — встретить Новый год дома, чего раньше никогда не делали, и т. д. Это перебирание возможностей, между прочим, может продолжаться вплоть до 31 декабря и, кажется, обретает качество обязательности.

Ближе к Новому году начинается обсуждение новогоднего стола, т. е. перебирание гастрономических возможностей; в советскую эпоху оно было связано не только с проблемой выбора, но и с проблемой доставания дефицита. Только покупка шампанского превращалась в почти обрядовое действо — с «выстаиванием» очередей, с подключением друзей и даже с выпивкой по поводу совершившейся покупки. И опять же — коллекционируются рецепты, обсуждаются разные кулинарные изыски, принимается коллективное решение отказаться от стандартных салатов — в результате на новогоднем столе появляются с ритуальной неизбежностью салат «Оливье», селедка «под шубой» и т. д.

Вообще кажется, что подготовка к Новому году чуть ли не важнее самого праздника. Смысл новогодней елки в большей степени заключается не в ее присутствии в доме как праздничного символа, а в процессе ее покупки и украшения: выбор елочного базара; стояние в очереди; долгий выбор самой елки (елка должна выбираться долго, надо перебрать весь елочный завал, чтобы вернуться к первой елочке, которая сразу привлекла внимание); покупка елочных игрушек, доставание старых игрушек (часто сопровождающееся историко-семейными комментариями по поводу особо древних или любимых) и т. д. Красноречиво выглядит и временной план «елочного бытия»: елка обычно покупается задолго до Нового года, лежит на балконе, долго устанавливается и украшается (если сюда присовокупить покупку игрушек, гирлянд и само существование вопроса: «а не пора ли поставить елку?») — и может быть выброшенной уже 1 января. В этом контексте вполне закономерно романтическое осмысление «елочной» коллизии в песне Булата Окуджавы: «И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет».

В эту же предновогоднюю топику входит также выбор подарков и изрядно разрушенная традиция писать новогодние открытки и рассылать их всем друзьям и знакомым. Зато появилась новая традиция — читать гороскопы на наступающий год, коллекционировать сведения (из СМИ, рассказов знакомых и т. д.) о том, как должно встречать Новый год согласно восточным предписаниям, и передавать их своим знакомым.

В целом эти обряды подготовки к Новому году сформировались в советскую эпоху. Так, например, в романе Веры Пановой «Времена года» (1953), начинающемся и заканчивающемся празднованием Нового года, обстоятельно представлена предновогодняя топика: «Милый сердцу обычай — встреча Нового года. Население города Энска готовилось к этой встрече целый месяц. Громадный был спрос на елочные украшения...» Кульминация предновогоднего «Нового года» — день 31 декабря. В этот день перебирание возможностей должно остановиться: новогодняя компания определена; все продукты и напитки куплены; елка украшена; подарки заготовлены; открытки отосланы, и т. д. Хорошо известно, что многие это делают в последний день, Вера Панова в своем романе добродушно подсмеивается над ними; судя по всему, по неписаным новогодним правилам советской эпохи все это должно быть сделано заранее: «Многие в последний час вспомнили, что забыли купить такие-то закуски и такие-то подарки, и кинулись исправлять свой промах»; «И кто-то, вспотевший и задыхающийся, бегает из магазина в магазин, ища фаршированный перец, как будто от этого перца зависит его жизнь»; «И какой-то чудак в франтовской велюровой шляпе тащит на плече длинную облезлую елку <...> Прохожие взглядывают на чудака с иронией...»

Все хорошо знают, что самое радостное и приятное в праздновании Нового года — это приготовление к нему. Каким бы ни был суматошным и напряженным день 31 декабря, праздничное ощущение достигает в этот день апогея. Тонкость состоит в том, что ощущение праздника максимально именно до праздника. Праздничное предощущение фактически заменяет собой эмоциональное проживание. Ритуалы ожидания праздника, кажется, становятся значимее самого праздника.

Предощущение Нового года поддерживается и целым рядом массовых представлений, восходящих к традиционной инициальной магии (магии начала): «Как Новый год проведешь, таким он и будет»; «С кем Новый год проведешь, с тем и весь год проведешь» (отсюда предписание: «Новый год надо встречать в семье») и т. д. К этим представлениям примыкает непреложный императив — праздновать Новый год. Величайшая редкость — человек, отказавшийся праздновать и улегшийся спать; у окружающих он должен вызывать сожаление и тревогу, ибо этим поступком притягивает к себе несчастье. Интересно, что Вера Панова, изображая канун Нового года и перечисляя тех, кто находится на своем трудовом посту в новогоднюю ночь (излюбленный мотив советской публицистики), тем не менее делает красноречивое добавление к описанию работы типографии: «И там же в типографии, в верстальном, на двух столах женщины из фабзавкома стелют скатерти и расставляют тарелки с бутербродами и стаканы для пива, чтобы в полночь наборщики, метранпажи и печатники, оторвавшись от работы, тоже чокнулись и поздравили друг друга». Еще один императив в отношении Нового года хорошо сформулировал бюрократ Огурцов (артист И. В. Ильинский) в фильме «Карнавальная ночь» (1956): «Товарищи, есть установка весело встретить Новый год». Фраза значима не только с точки зрения советского администрирования Нового года, но отражает и общие новогодние чаяния. Количество ритуальных предписаний и табу в последнее время резко увеличилось в связи с популярностью восточных календарей: есть надо то-то, одевать надо одежду такого-то цвета и т. д.

Ритуальность ярче всего видна в экспозиционной части праздника, которая отчетливо структурирована в «проводах» старого года (здесь обрядово обязательна крепость напитков), в ожидании боя курантов и в самом моменте наступления Нового года. Далее продолжается новогоднее застолье, собственно говоря, мало чем отличающееся от других праздничных застолий. Отличие можно обнаружить скорее в степенях проявления праздничных смыслов, нежели в их новогодней специфичности. Мой коллега и друг М. С. Шулепов, которого я попросил поразмышлять о Новом годе, предложил такое толкование новогодней выпивки: «Как ты вгостях выпиваешь: выпить ли еще стопочку или уже поехать домой? В новогоднюю ночь можно выпивать сколько влезет... неограниченно, бесконечно… Тебя может завести куда угодно, нет никакой картины будущего...» Следует заметить, что эта неограниченность в принципе обладает дозволенностью, даже жены в новогоднюю ночь в основном поддаются ритуальным императивам и позволяют мужьям выпивать «без оглядки». Кажется, в Новый год, согласно каким-то глубинным установкам, все-таки необходимо напиться; часто «развязываются» даже завязавшие в старом году. Об императиве новогоднего пира говорит и Вера Панова: «Скоро попируем. Кто и не пьет — в эту ночь обязательно выпьет». После встречи Нового года друзья, знакомые и сослуживцы обычно задают друг другу ритуальный по своей обязательности вопрос: «Как встретили Новый год?» Интересно, что ответ типа «Спокойно, в кругу семьи...» самими отвечающими подается как-то извинительно, как нечто нарушающее некую норму празднования Нового года; иногда следует добавление: «Ты знаешь, даже и не напился...»